Фрэнк очень болен. Об этом ему твердят все, начиная от любимой девушки, с которой он не виделся больше полугода, заканчивая случайным прохожим, не погнушавшимся ткнуть в него пальцем и покрутить им же у своего виска. Фрэнк болен, и болезнь эта поглощает его с того момента, как на свете не стало Дональда Дарко – того самого странного Донни, что ходил по ночам и докучал соседям своим лунатизмом. Он много слышал о Донни. Все в этом городе когда-либо, но говорили о среднем ребёнке семьи Эдди и Роуз, и в последнее время о нём старались произносить вслух только хорошее. Говорили с опаской, словно рассказывали о чём-то очень тайном или постыдном. Говорили шёпотом, пряча глаза. До того, как Фрэнк заболел, он почти ничего не знал о самом Донни, разве что то, что он приходится младшим братом его девушке – Элизабет – и что она любит его обсуждать и жаловаться на такие вещи, как склонность родителей потакать всем капризам брата, а не обращать внимание на то, какая у них старшая дочь умница. Если честно, то Фрэнку было всё равно на Донни Дарко. А потом случилось что-то очень и очень плохое, что-то, что тревожит его в дурных снах раз за разом, вынуждая просыпаться в холодном поту, судорожно держась ладонью за правый глаз. Однажды Донни застрелил Фрэнка, и нельзя сказать наверняка – было ли это на самом деле, или же стало порождением воспалённого болезнью сознания.

Фрэнк очень болен. У него больше нет друзей, с которыми он мог бы выпить пива в единственном на весь городок баре; нет собеседников, с которыми он мог бы поделиться всем тем, что скопилось у него на душе за годы беспросветного одиночества; у него даже больше нет девушки – те жалкие попытки наладить контакт с сестрой Донни после его смерти не увенчались успехом. Элизабет уходила всё дальше и дальше от Фрэнка, пока окончательно не заперлась в себе. А потом она уехала учиться в Гарвард, и у него оборвалась единственная нить, что могла привести его к истине. Единственным человеком, с которым мог поговорить Фрэнк, стала Роберта Сперроу, та самая городская сумасшедшая, которую все зовут «бабушка Смерть». Но она больше молчит. Смотрит на него с плохо скрываемым состраданием, подливает чай в голубую кружку в мелкий узор в виде белых цветов, иногда встаёт рядом и гладит его по волосам, но молчит. Фрэнк часто уходит из её дома в слезах, и вид у него такой, будто бы старуха его чем-то смертельно обидела. На самом деле он всё ещё силится понять, что случилось с ним, куда делся прежний Фрэнк Андерсон, почему ему так тяжело жить здесь, почему его так тревожит смерть Донни Дарко. Он силится вспомнить то, что не способен забыть. Он пытается вновь вернуть в этот мир разрушительную силу, ту самую, от которой он пытался спасти Донни глубокой ночью, выманив его из дома и оставив ночевать на поле для гольфа под открытым небом. Он пытается обмануть мироздание, не понимая, чем это грозит. Поэтому Фрэнк очень болен. Он даже не живёт по-настоящему, существует в реальности лишь наполовину – вторая его часть умерла в тот момент, когда жизнь Донни Дарко оборвал упавший на его дом двигатель самолёта.

Фрэнк очень болен, но он знает, где ему стоит искать своё лекарство. Его панацея – это Донни Дарко, и его лицо  он силится увидеть в лицах сотен прохожих, мелькающих мимо него, когда он неподвижно стоит возле шоссе или разглядывает издали людской поток, тянущийся к школьным ступеням. Он никогда не ходит к могиле Донни, потому что всякий раз его что-нибудь, да останавливает. Привыкший прислушиваться к голосам прошлого и всматриваться в тайные знаки, сплетённые из случайностей и закономерностей, подводящих к тому или иному исходу, Фрэнк не торопится искать свой утерянный смысл на городском кладбище. Ему не стоит быть там раньше времени. Из года в год Фрэнк бродит по родным местам, внимательно глядя по сторонам. В погожие дни он ходит пешком, когда холодает – пересаживается на велосипед. Фрэнк пытается жить, как здоровый и стремящийся к лучшему человек, но всякий раз слышит в свой адрес: «ты болен, не пора ли тебе домой?» Он кивает: «пора». Но дома ему делать нечего. Было нечего все эти три года, которые он провёл в бесцельных скитаниях, наживая себе славу городского сумасшедшего. Такое бывает. Иногда даже самые стойкие сходят с ума.

Поздняя осень в Миддлсексе всегда выдаётся непогожей и слякотной. Словно кто-то выключает всё то солнце, что держится до конца октября, и вместо него на полную мощность заводит ветра, ливни и грозы. С самого утра сегодня льёт дождь. Не переставая он затопляет улицы, мешает пожухлую траву с землёй, загоняет людей скорее под крыши. Фрэнку не до прогулок, он и так чуть не промок, пока ехал от своего дома до скромной закусочной, приютившейся на перекрёстке между частным сектором из домов и подъезду к городской школе. Занятия в ней ещё не закончились, поэтому в кафетерии поразительно пусто, но не ровен час, как сюда нахлынет толпа школьников, из-за чего в помещении яблоку будет негде упасть. Фрэнк сидит на обитом искусственной кожей диванчике за круглым столом у окна. Фрэнк смотрит пустым взглядом на стену из воды, отрезающую его от внешнего мира, пытаясь понять, почему его так тревожит подобное зрелище. От чего его так тянет выйти наружу, протянуть руки навстречу водяной толще, и та не поддастся им, оттолкнёт, словно незримый барьер. Перед ним уже полчаса как стынет нетронутая чашка с кофе, который ему принесла низенькая официантка, всегда угощающая его за счёт заведения. Именно поэтому Фрэнк старается появляться в этом кафе исключительно в её смену. Всего-то бережёт те деньги, что у него до сих пор имеются. Джордж Буш уже успел стать президентом Штатов, а Фрэнк Андерсон всё так же не может найти себе работу.

- Выглядишь неважно, - в какой-то момент Фрэнк слышит совсем рядом знакомый голос, но не поворачивает головы. Всё его внимание приковано к созерцанию дождя за окном. Он бледный, осунувшийся, в кое-как держущейся на худых плечах майке, с напряжённо сцепленными у подбородка ладонями и впрямь выглядит удручающе. – Что-то случилось?

Она всегда спрашивает Фрэнка о том, не случилось ли что. Он всегда молчит в ответ на вопрос, потому что не знает, какой ей нужен ответ. Покачав головой, как и множество раз до этого, низенькая официантка уносит холодный кофе, чтобы вылить его в раковину и приготовить на смену горячий – быть может к этому он притронется. Кажется, эта безымянная девушка одна из немногих, кто действительно желает ему добра. Он ценит это, поэтому иногда появляется в кафетерии, чтобы помочь уборщице или же починить кофемашину и музыкальный аппарат, стоящий при входе. Фрэнк не хочет оказаться неблагодарным, но он платит за оказанную ему доброту так безропотно и незаметно, что никто не догадывается о том, что он сюда вообще приходил.

Ненадолго дождь утихает, и к Фрэнку возвращается способность различать в водяных потоках лица прохожих, неспешно идущих группами по два-три человека возле витрин кафетерия. Он узнаёт их всех, но среди них нет того, кого он ищет уже три года как. Через дорогу виднеется обнесённый забором участок, и на железные прутья наваливаются отяжелевшие от воды кроны деревьев. Этот городок такой тихий, такой скромный, такой незаметный… Всё в нём так и дышит безмятежностью, а жить в подобном клочке цивилизации посреди острых горных пик и густых пролесков – одно удовольствие. До того как заболеть, Фрэнк думал, что место, где он родился – скучнейшее на планете. Он всё время рвался отсюда, не прилагая к своим попыткам покинуть Миддлсекс никаких усилий. Так уж вышло, что Фрэнк Андерсон был отменным лентяем. Талантливым, деятельным, но ужасно ленивым. Теперь он думает, что это место – его тюрьма. И он не сумеет вырваться из заточения, как бы ни старался, что бы ни делал, куда бы ни шёл. Ему всего двадцать три года, а он размышляет, как глубокий старик, напрочь разочаровавшийся в жизни. Ему кажется, что он когда-то успел прожить несколько жизней и несколько раз умереть, прежде чем проснуться по-прежнему молодым, таким, каким был, когда засыпал тем тревожным сном, что принёс ему болезнь и душевное неравновесие.

Возле забора на противоположной кафетерию стороне неспешно бредёт человек, повсеместно утопая в потоках дождя и словно нарочно наступая в образовавшиеся на асфальте лужи. На нём почерневшая от воды толстовка с натянутым на голову капюшоном, грязные джинсы, мокрые кеды. Из-за всего этого не видно лица, но Фрэнк замечает странного прохожего, цепляясь за то, что подобных он не встречал никогда до этой минуты. Никто не ходил этой дорогой. Никто не выглядел так, как выглядит незнакомец, отмеряющий мокрый асфальт неторопливым шагом. Фрэнк почему-то боится. Он чувствует, как холодеют его руки, а внутри всё начинает звенеть от завладевшего им напряжения. Он привстаёт из-за стола, внимательно вглядываясь в незнакомую фигуру по ту сторону дороги. Фрэнк знает, что совершает ошибку, оставаясь на месте, и, выскочив из-за стола и даже не надев оставшуюся болтаться на вешалке куртку, вылетает пулей на улицу, тут же попадая под ледяной дождь. Но это не важно. Всё, что было до этого – тоже не важно. Чтобы не обмануть себя, чтобы почувствовать, что он не спит, Фрэнк крепко щиплет себя за руку – предплечье от холода и спазма покрывается гусиной кожей, из-за чего он вздрагивает, убирает со лба мокрые волосы и неверующе глядит на отдаляющегося от него человека. Человека способного вернуть в его жизнь прежний смысл.

- Донни!

Донни Дарко мёртв. Он умер, когда в его комнату свалилась бог весть откуда взявшаяся деталь от самолёта – сам авиалайнер никто из местных властей так и не смог отыскать, равно как никто не смог доказать факта авиакатастрофы. Деталь, убившая единственного сына семьи Дарко была что кара небесная, настигшая мальчишку ни за что. Фрэнк узнал о том, что Донни не стало в тот момент, когда ему позвонила глотающая слёзы Элизабет. С тех самых пор Фрэнк понял, что он нездоров. Ведь ему снились сны. Странные сны. Те, в которых Донни был жив, а Фрэнк наоборот – мёртв. И вот он стоит промокший до нитки и во весь голос кричит через всю улицу, наплевав на то, что о нём могут подумать. Он уже успел испортить себе репутацию тем, что очень некстати пытался спасти свой рассудок. Пытаясь доказать что-то о существовании живых мертвецов, всемирных заговорах, о существовании перемещений во времени с помощью божественного вмешательства. Он выглядел как умалишённый на фоне трагедии, накрывшей Миддлсекс. Но он верил в то, что однажды ему удастся встретиться с Донни. Не зря же он провёл месяц в тюрьме за то, что вторгся в государственное учреждение, чтобы своими глазами увидеть то, что некогда забрало с собой жизнь единственного человека, способного ему помочь.

- Донни Дарко!

Он видит лицо Донни, и это узнавание в чужом взгляде стоит многого. Пожалуй, оно даже бесценно. Фрэнк чувствует, как кривится его лицо от заливающихся в глаза капель дождя, мешающихся со слезами, щиплющих веки. Он пытается улыбнуться так искренне, насколько это вообще возможно, но вместо этого его силы уходят на то, чтобы не дать ему рухнуть на землю от изнеможения. Всё эти годы он верил, и вера его оказалась совсем не напрасной. Наверное, то же самое чувствовала бабушка Смерть, когда обнаружила в своём пустовавшем долгое время почтовом ящике письмо Донни. То самое, которое Фрэнку «ещё не время читать».

- Подойди ближе, Донни. Это я – Фрэнк. Помнишь меня?

Фрэнк стоит, смотрит, ждёт. Он ждёт, когда Донни подойдёт к нему, сделает что-то, из-за чего им обоим станет намного легче. Фрэнк до сих пор не верит своим глазам и готов в любую минуту проснуться. Но если у него есть возможность хоть чуть-чуть продлить это видение, он готов поддерживать мираж до конца, чего бы ему это ни стоило.[AVA]http://funkyimg.com/i/21MYE.png[/AVA][NIC]Frank Anderson[/NIC]

Конечно, это неправильно. Неправильно терять себя из-за смерти какого-то малознакомого мальчишки только потому, что он, оказывается, так много для тебя значит. Неправильно жить так, чтобы все в тебя тыкали пальцем и вполголоса нарекали сумасшедшим. Неправильно гнаться за малопонятными призраками, которых, кажется, никто кроме тебя в жизни не видел. Неправильно заставлять себя мучиться по пустякам из-за какого-то сна, который только и делает, что повторяется раз за разом, ноет, словно старая рана, навевает те воспоминания, которым не место в жизни нормального человека. Неправильно и стоять под проливным дождём возле дороги, обхватив себя обеими руками и переминаясь с ноги на ногу, чтобы хоть как-то согреться, и пытаться что-то сказать, в то время как тебя уже всего колотит от холода. В жизни Фрэнка Андерсона в последнее время столько «неправильного», что он начал забывать, а каково это - быть нормальным? Ходить на работу, встречаться с девушками, слушать любимую музыку, а по выходным собираться с друзьями, чтобы выпить пива. Не задумываться о том, откуда на капоте доставшегося от отца понтиака взялась вмятина; не вскакивать среди ночи с искажённым от ужаса лицом и не всматриваться в темноту, ожидая из неё выстрела; не слоняться как ебучий призрак по «местам славы» семьи Дарко, словно пытаясь ухватить за рукав вечно оказывающегося на шаг впереди Донни. Фрэнк, наверное, и впрямь ненормальный, раз действует с точностью, да наоборот.

Фрэнк хочет сделать шаг навстречу Донни, потому как подросток судя по всему не собирается к нему подходить, но стоит тому ступить на шоссе, как из-за поворота выскакивает чей-то автомобиль, щедро обдающий водой и без того промокшего до нитки парня с ног до головы. Он отпрыгивает обратно на пешеходную линию и что есть силы кричит вслед удаляющемуся идиоту: «Пошёл нахуй!» В последний раз он так напрягался очень и очень давно, когда был прежним Фрэнком – улыбающимся неутомимым балагуром, готовым сгладить любой неловкий момент парочкой шуток; живым, дышащим, с тесной компанией, с планами на будущее, со стремлением куда-то за горизонты реальности. Тот Фрэнк, каким он является сейчас, всего лишь бледная тень, собранная по кусочкам из воспоминаний, прежних страхов и разочарований, а голос у него блеклый и едва слышный. Он действительно ожидал от мироздания щедрого подарка и разрешения всех проблем, как по мановению волшебной палочки, а теперь не знает, что делать после встречи с Донни Дарко. Он так долго к этому шёл, так тщательно подбирал момент, чтобы промахнуться. И промахивался раз за разом до сего дня. Так почему ему настолько сложно просто поговорить с этим странным мальчиком? Фрэнк боится. Боится, что все его сны окажутся правдой.

Но быть трусом не так уж и здорово, и Фрэнк предпринимает ещё одну попытку подойти к Донни, утопая в лужах на шоссе по щиколотку, стуча зубами, дрожа всем телом. А ведь Донни такой же – такой же испуганный и растерянный, как и сам Фрэнк. Наверное, им стоит держаться друг друга, раз так случилось. И пытаться быть одним целым, совсем так, как было во снах.

- Привет, - он глупо и запоздало здоровается, снова убирая с лица налипшие длинные пряди волос. От Донни исходит едва уловимое живое и человеческое тепло, и Фрэнк невольно отступает на полшага назад. Он слишком долго не был настолько близко к какому-то ни было собеседнику, предпочитая держать почтительную дистанцию в полметра минимум. Странно это. И отлично вписывается в неуверенные слова Дарко о том, что «что-то пошло не так». Ему не хочется делать вид, что всё в порядке вещей, но и наседать на школьника с расспросами тоже, поэтому неловкое молчание затягивается дольше положенного, пока Фрэнк в задумчивости созерцает тянущиеся прозрачными змеями потоки дождевой воды по асфальту. Ещё пара часов и из-под земли повылезают отвратительного вида черви-самоубийцы, так и норовящие угодить под ноги случайному прохожему. – Кофе любишь?

Если бы Фрэнк был прежним, он бы мысленно третировал себя за десять из десяти баллов в социальной адаптации, потому что только полный идиот может задавать подобные вопросы малознакомому человеку, который вдобавок тебя ещё и побаивается. А ещё он бы обязательно над собой посмеялся, но нынешний Фрэнк начинает переставать замечать те самые различия, что возникли после того, как его жизнь поделилась на «до» и «после» Донни Дарко. Или к нему возвращается то самое утерянное нечто, что он обрисовать-то не в состоянии, но вполне способен прочувствовать и осознать? Он больше не думает, он действительно смеётся дёргано и сипло, но всё-таки позволяя своим эмоциям взять верх над ставшей привычной апатией ко всему.

- Прости, что веду себя, как придурок, - ага, ещё покрасней, как школьница на первом свидании – очнувшийся после трёхлетнего сна Фрэнк-язва впервые подаёт голос и от этого становится как-то теплее. – Но я подумал, что нам неплохо было согреться, прежде чем начать разговор. Тут как раз закусочная через дорогу, - Фрэнк указывает на посеревшее в сплошных потоках дождя здание, внутри которого успели зажечь свет. – Нам ведь есть что друг другу рассказать.

Он уверен в этом хотя бы потому, что Донни узнал его, не бросился бежать и не назвал сумасшедшим, как поголовно все те, кого знает Фрэнк. От этого на душе становится немного легче, и поэтому он позволяет себе слегка сжать костлявое плечо школьника в тот момент, когда они оба переходят дорогу. Чужое тепло уже не кажется чем-то алогичным и запредельным. Оно отлично вписывается в окружение, словно пошедшее трещинами, как стекло в разбитом зеркале, и сквозь эти трещины сочится белый-белый свет. Ещё немного и осколки выпадут из рамы, открывая окно туда, откуда изначально пришёл Фрэнк, когда был прежним и полноценным. Но Фрэнк не думает об этом, когда садится на привычное ему место возле окна, и взгляд его на этот раз прикован не к тому, что происходит за стенами кафетерия, а к Донни Дарко. Фрэнк пытается найти хоть какое-то отличие от того Донни, с которым он делил фантасмагоричные и мало поддающиеся рациональному объяснению сновидения, в сидящем перед ним мальчишке, но безуспешно – всё тот же ненормальный и глядящий сквозь реальность взгляд, едва уловимая ухмылка, жесты, мимика, даже причёска, кажется, та же. Донни Дарко не изменился в отличие от осунувшегося и поблекшего Фрэнка, и Фрэнк спешит ему об этом сообщить как можно вежливее, чтобы ненароком не обидеть его.

- Ты остался прежним, - он наблюдает за реакцией Донни в полной готовности схватить того за руку, если вдруг мальчик надумает уйти и бросить его в одиночестве, и за всеми этими плохо срабатываемыми рефлексами пытается проклюнуться располагающая к разговору улыбка. Фрэнк всё ещё слишком ошарашен, чтобы адекватно выражать всё то, что он чувствует. – Сколько тебе было лет, когда это случилось?

«Это», - Фрэнк фыркает. Сам наложил табу на ту тему, о которой ему так хочется поговорить. Сам же боится обжечься и обжечь ещё кого-нибудь – совсем так, как в самом начале его пробуждения. Поэтому вопрос «и сколько тебе лет сейчас?» остаётся непроизнесённым, а Фрэнк топит своё неуклюжее любопытство в обжигающих глотках горячего кофе. Ему нужно отдышаться всё-таки. И согреться, прийти в себя, понять, что происходит. Им обоим нужно.[AVA]http://funkyimg.com/i/21MYE.png[/AVA][NIC]Frank Anderson[/NIC]

Как много он помнит? Достаточно, чтобы попытаться забыть всё подчистую, сославшись на слишком бурное воображение, формирующее подобные сновидения. На свою фантазию Фрэнк никогда не жаловался. А вот на рассудок, пожалуй, стоило бы, потому что с того момента, как его разум начал медленно разрушаться под гнётом равнодушия окружающего мира и собственных внутренних демонов, он напрочь перестал различать границы между сном и явью. Иногда ему казалось, что каждая человеческая жизнь – это кем-то детально прописанный и продуманный сценарий, который невозможно переделать под себя. Хотя бы потому что все попытки сопротивления предусмотрены автором твоей жизни и стараются пресекаться в зародыше. Странное чувство, конечно. Странно ощущать себя частью чьего-то злого замысла. Потом подобное проходило, конечно, стираясь за суетливой повседневной жизнью и поисками Донни в частности, но когда Фрэнк оказывался наедине с самим собой, он мучительно проворачивал в сознании каждую возникающую концепцию построения мира, а потом забывался в очередной порции тяжёлых снов.

Но на заданный вопрос он только пожимает плечами и отводит глаза. Фрэнк не знает, с чего начать. «Я помню, что ты убил меня»? Отлично, пять баллов. Он готов поспорить, что Донни развернётся и уйдёт после такого, потому как сам до конца не верит в то, что всё им увиденное было на самом деле. «Я помню, что, случайно чуть не сбив одного человека, убил другого»? Ещё лучше. Озвучить ту самую причину, по которой его лишили жизни. В таких ситуациях как назло в голову не приходит ничего путного, и Фрэнк упрямо молчит, только усугубляя ситуацию. Он почти всегда молчит с тех самых пор. Молчал и тогда, когда переходил из одного измерения в другое, отвечая на вопросы Донни загадками, делая туманные намёки, постоянно ускользая от прямого разговора. Пожалуй, не изменился не только Донни, но и он сам. Просто до сего момента это было не так уж и заметно.

- Ты видишь, я всё ещё тот же отличный собеседник, - иронизирует Фрэнк, всё ещё глядя куда угодно, но только не на сидящего напротив мальчишку. – И я не знаю, как можно рассказать всё это.

«Всё это», начиная с бесконечного облачного пространства и заканчивая водяной толщей, отрезающей их двоих друг от друга. О том, как страшно проваливаться в темноту и выходить из неё совершенно другим существом – не человеком, но старающимся сохранить в себе остатки человеческого. Существовать одними воспоминаниями о том, что когда-то был живым, а теперь обречён на вечный холод и цикл перерождений до тех пор, пока одно звено в этой бесконечной цепи не лопнет, размыкая порочный круг. О том, как теряется счёт времени, и начинает казаться, что ты существуешь так давно, что становишься ровесником той вселенной, в которой появился на свет, приобрёл способность анализировать свои и чужие поступки и манипулировать со всеми временными потоками, тебя окружающими. И о том, как невыносимо оказываться в истинной реальности, с трудом осознавая, что всё увиденное тобой было лишь чересчур реалистичным, но сном. Только сном ли?..

- Я просто хочу, чтобы мне снилось что-то другое.

Фрэнк уже допил свой кофе, и теперь ему не на что отвлекаться. Он делает глубокий вдох, закрывает лицо ладонями и напряжённо думает. Думает до тех пор, пока под веками не начинают множиться разноцветные узоры, похожие на орнамент калейдоскопа. Когда Фрэнк открывает глаза, сидящий напротив него становится зеленоватого цвета, а потом и вовсе меркнет. Элементарная игра света и тени, шутки, на которые способно наше зрение. Фрэнк всё ещё тянет время, боясь сказать что-то не то, что способно разрушить ту едва ли установившуюся связь.

- Все в этом городе уверены в том, что ты погиб, Донни, - после продолжительной паузы говорит он, осторожно косясь на собеседника. – Но мне всегда казалось, что это не так. Что кто-то ошибается и не может дать чёткого объяснения всем творящимся странностям. Я знал, что однажды мы должны встретиться, - Фрэнк слегка подаётся вперёд, облокачиваясь на маленькую столешницу и оказываясь почти лицом к лицу с Донни. -  И вот мы здесь.

Фрэнку это начинает казаться забавным, потому как он не исключает возможности своего действительного сумасшествия. И велика вероятность того, что он сидит сейчас в углу пустого кафе и разговаривает сам с собой, а обслуживающий персонал не подходит к нему не то из вежливости, не то из-за откровенной неприязни к странностям – такова уж человеческая природа, людям очень не нравится, когда есть что-то отличающееся от общепринятых норм. Они словно поменялись местами: Донни исчез, заняв место воображаемого друга для Фрэнка – Фрэнк материализовался, но лучше бы оставался невидимым, вымышленным, ненастоящим. И это тоже кажется ему в чём-то очень даже смешным. Смешным настолько, что он позволяет себе ободряюще улыбнуться для Донни и легко растрепать всё ещё мокрые волосы пацанёнка. Фрэнк по прежнему напряжён, как натянутая струна, но несмотря на это делает всё, чтобы себя пересилить.

- Это было весёлое время, Донни, - с лица Фрэнка постепенно сходит та отстранённо-меланхоличная гримаса, свойственная его обычному состоянию души, и он расслабляется, смотрит на Донни уже не так настороженно, словно в ожидании удара. – Странное, весёлое время. Мне почти нравилось ощущать себя всемогущим и уверенным в каждом сказанном слове. – Фрэнк вздыхает, пожимая плечами. – Это ещё сильнее добавляло нереальности ко всему, что я видел там. Ведь в этом мире я простой человек со своими неудачами. И мне очень жаль, Донни. Мне жаль, что с ней всё вышло именно так.

Он очень хорошо помнит девочку с ненастоящим именем, выданным ей якобы для её же безопасности. Умную девочку, прикидывающуюся глупенькой и несведущей; девочку с длинными каштановыми волосами и трагичной семейной драмой. Фрэнк несколько раз видел её на улицах Миддлсекса, но она выглядела такой беззаботной и свободной, что он не решился к ней подойти и спросить, помнит ли она его. Помнит ли она Донни Дарко. Помнит ли она то, как погибла под колёсами автомобиля, за рулём которого был Фрэнк. В её жизни случилось уже достаточно неприятностей, чтобы он усложнял ей существование ещё сильнее.

- Она была, как я, - Фрэнк никак не может отделаться от мысли, что Донни обязан знать о том, что  во всём происходящем участвовало несколько человек, и всё было похоже не на просто совпадения или случайно сложившиеся жизненные обстоятельства. С тех пор много воды утекло, конечно, но некоторые детали накрепко закрепились в памяти Фрэнка, который перестал быть кроликом-страшилой, и вернулся в обычный мир, где ему были не очень-то и рады. Иногда он взаправду думал о том, что лучше бы он оставался мёртвым и по сей день. – Я имею в виду, могла видеть меня. Мы были вроде как заодно. Не знаю, помнит ли она хоть что-то из всего того, что происходило… там, - он делает неопределённый жест рукой куда-то в сторону улиц за окном. – Я вообще ничего не могу знать наверняка.

Фрэнк молчит, изучая взглядом свои сцепленные друг с другом руки и вдруг понимает, что больше не чувствует холода, несмотря на то, что его неправдоподобно горячая кожа всё ещё касается мокрой ткани футболки, а сырые волосы щекочут шею. «Так и простудиться недолго», - думает Фрэнк, но вслух произносит совершенно другое:

- Мне кажется, что я упускаю что-то важное. Само собой, стоило бы обратиться к какому-нибудь психотерапевту или кому-то вроде того, - он снова дёргает плечами в неопределённости. – Но это бессмысленно. Я знал, что никто не сумеет объяснить мне всё со мной происходящее... Где ты был всё это время, Донни? – неожиданно тон его голоса меняется на откровенно вопросительный, сменяя собой монотонный и растерянный. – Где ты был, если не здесь? И… и куда ты отправишься потом?

Ему не стоит просить взять его с собой, потому что всё ясно по выражению его лица – практически испуганному перспективой вновь оказаться в полном одиночестве и непонимании. С минуту Фрэнк смотрит на Донни каким-то оленьим взглядом, затем смягчается, цепляясь за ту мысль, которая будет понятна им обоим. За отрывок прошлого, смешенного с сюрреальным восприятием происходящего, смазанного, как плохая полароидная фотография и точно так же заключённая в рамку. В рамку действительности.

- Ты знаешь, а я ведь так и не надел его на карнавал, Донни. Ну, тот глупый костюм кролика.[AVA]http://funkyimg.com/i/21MYE.png[/AVA][NIC]Frank Anderson[/NIC]