Вся его жизнь кажется теперь одним большим недоразумением. Столько обид, столько переживаний, которые испытывал Кристофер внутри своей семьи, казались теперь сущим раем или, что ещё хуже, тихой гаванью, по сравнению с теми сутками, что подходили к концу в этой дыре под названием «Галантерея Минни». Всё вмиг стало незначительным и даже смешным, кроме одного — они с Оззи подыхают здесь, и найдут их уже подгнивающими трупами, даже не остывающими, а давно уж застывшими. Не такого будущего хотел для себя Мэнникс, не для того он ехал в Рэд Рок, чтобы не доехать до него и не начать жизнь с чистого листа. Нет же, Крис правда хотел зажить нормальной жизнью — ну, знаете там, жену найти, чтобы рожала ему детей, пока муж работает в участке и пользуется уважением у народа, как справедливый и хороший шериф, которого этот город заслуживает... Что ещё? Ну, нередкие вечера в салуне после рабочего дня, новые сапоги со шпорами и всякое такое, Крис не уверен, что до конца правильно представляет себе эту неблагодарную работёнку, не думает, что на деле его могут подстрелить в пьяной драке или садануть под сердце нож без причины — конечно, о таком Мэнникс даже не думает. Но зато отлично представляет свои функции и права, понял это, когда вздёргивал на самодельной виселице сучку Домерг, и большего облегчения в жизни, чем в эту самую минуту, когда последняя капля жизни с последним вздохом покинула её тело, Крис не ощущал. Вот тогда он и понял, что сделал что-то правильное. Справедливое.
Никакие морально-этические ориентиры, естественно, в этот момент его не волновали и то, что Дейзи, на секундочку, женщина, Кристоферу было насрать, ведь в его глазах, как и в глазах покойных Джона Рута и Маркиза Уоррена, сука была исчадием ада и посланницей Сатаны, не меньше, и потому заслужила подобную смерть. Ведь ради этого, с одной стороны, всё и затевалось. С другой же стороны затея была этого повешения не допустить. Что же, можно считать, миссия выполнена и можно спать спокойно, но если сон ассоциируется со смертью, то Мэнникса мучает бессонница, а за компанию и последнего выжившего головореза, которого бы тоже не помешало повесить, ведь новоиспечённый шериф Рэд Рока точно знает, какую сумму дают за палача и какая его ждёт судьба, если они всё-таки выберутся из этой ямы. Впрочем, шериф искренне считает, что любые прегрешения можно искупить раскаянием и страданиями, его в этой вере вырастили и с этой верой он по жизни идёт, отрицая, конечно, свою религиозность, но христианские настроения в, простите, Кристофере, не заметил бы, разве что, мудак.
На самом деле, лёжа на этом, без пяти минут, смертном одре, Крису хочется молиться Богу, как единственному, кто его услышит и вообще заметит. Молиться за все свои грехи, ошибки, неправильные поступки, благодарствуя за хорошие моменты, и это странно для него самого, он ведь никогда серьёзно к религии не относился, оглядываясь на пример отца, но сейчас голос матушки отчего-то читает в его голове все эти старые-добрые «Отче наш» и иже с ним, и это кажется единственно правильным сейчас, потому что молить о спасении больше некого. И будь Крис Мэнникс проклят триста раз, если эта вера неожиданно не оправдывается, когда хриплый голос Освальдо и его физиономия не возникают перед Шерифом, подобно Лазарю, и глаза мальчишки похожи на два пятака, в которых читается абсолютно всё — Кристофер врать не умеет, он добрый малый, и не особо умный, чтобы играть какие-то роли, кроме как себя самого, и ему бы у Маленького человека этому поучиться, да только нужно ли? Кто-то же в компании должен быть искренним. Этого и без того слишком мало, а в галантерее Минни и тем более, Кристофер был единственным светлым пятном среди головорезов и охотников за головами и кучера, кто просто был собой. И этот не-особо-умный-парень, вообще-то, первее всех вычислил убийцу. Ну, одного из...
Хоть какая-то радость в этом аду, кровавой бане, что умирать приходится победителем, но кому от этого легче? В одиночестве это чертовски страшно, а вместе с лже-палачом ужасно обидно — теперь, зная, что ты не один, умирать совсем не хочется. Да и будь этим живым убийцей деревенщина или брат психованной, Крис бы так не думал, но перед ним не кто иной, как Освальдо Мобрэй, и жизнь вцепилась в них, подобно лишаю, от которого, однако, избавляться не хочется ни одному, ни второму. Крис всё ещё обижен в глубине души на Палача, хотя вслух этого не скажет — вот ещё, позориться он будет, проявляя слабость перед предателем, что ли? Ну уж нет, Мобрэй этого не дождётся, даже если глаза Криса Мэнникса будут похожи на глазки брошенной собачонки в лютый мороз, но вслух он этого не озвучит. Не доставит такой радости. Он и так здесь с бедром простреленным и периодическими завываниями показывал, как ему хуёво, а этого уже предостаточно, чтобы, вспоминая и осознавая, желать закрыть лицо руками и провалиться сквозь землю. Он просто видит этот взгляд внимательного англикашки — тот хоть и к смерти более близок, чем горе-шериф, но во взгляде у него превосходство и какая-то отеческая снисходительность, которая Кристофера не то бесит до дрожи в конечностях, не то успокаивает перед лицом финальной проблемы.
Крис задаёт вопросы — нормальное желание в сложившейся ситуации наедине с человеком, который, вроде как, должен быть ему врагом, но на деле хуй его знает, Крис даже не хочет об этом думать, потому что быть дуалистом проще и легче, а сейчас и вовсе нет смысла разбираться в оттенках и подводных камнях. Вопросы — ответы; его это вполне устраивает. Но Освальдо продолжает в игры с ним играть, играя роль конченого ублюдка, лёжа перед ним на полу, в его ногах, если быть точнее, и глядя хищно снизу вверх. Крис растерян немного, не понимая, в каком он положении — не то час триумфа, не то ничья, пёс его разбери... В любом случае, Оззи выдаёт правду порционно, разбавляя слова собственными ремарками и замечаниями в адрес Шерифа. Крису хочется глаза закатить и сказать что-то вроде, мол: «Оззи, не ворчи, как мой покойный дедушка», но интуиция подсказывает ему держать язык за зубами, чтобы не увести собеседника в иную степь разговоров. Времени у них на то, чтобы разглагольствовать, не очень уж много.
Это всё так глупо, на самом деле, что хочется от отчаяния не то рассмеяться от души, не то разрываться истерично, будто ты ребёнок, которого забыли родители и тебе до ужаса одиноко и страшно. Крис, конечно же, из всех вариантов выберет первое — смех всегда был защитной реакцией Мэнникса, даже когда дела были в полной жопе. Смех же, вроде, жизнь продлевает, может, это и объясняет, почему Крис всё ещё не сдох. Почему не сдох Освальдо-Питти — это уже другой вопрос, но Крис Мэнникс, по правде говоря, рад, что этот головорез выжил. Только от этого проблем не поубавилось. И упоминание об отце в их контексте Криса достаточно больно задело под рёбрами, только дурак не мог догадаться, что тема отцов и детей в случае с наивным шерифом самая острая и злободневная. Вот только не учёл бешеный пёс, что за эту ночь Кристофер достаточно вырос, чтобы суметь дать отпор, да и порядком надоело ему уже слушать ото всех, каким бы его отец, каким он никогда не будет, и всё такое подобное — это правда уже надоело, тема устарела и уже вызывает раздражение, а не злость. Тем более, не Ему сравнивать себя с лидером Мародёров Мэнникс. И Кристофер не теряет момента осадить англикашку:
— Сражаться за идею хотя бы не позорно. Если есть идея, то она будет жить, а вместе с тем будет жить и память. А о тебе, Палач, никто не вспомнит, когда закончится война... Или эта ночь. — Крис вскидывает брови, произнося последнюю фразу, и криво ухмыляется, словно бы через силу. Он спокоен, не то, чтобы обычно, и это должно удивлять, пожалуй, но шериф и правда думает, что очень уж заебался чувствовать. Слишком большой спектр эмоций и чувств, в большей степени негативных, и ещё он не выспался, спасибо Оззи за это, так что всё, о чём может думать Крис Мэнникс — это о том, как бы не послать собеседника на три буквы с этими его остротами и ядовитыми комментариями.
<…>
Освальдо ворочается, кряхтит, постанывает от боли, а Крису в эти моменты хочется закрыть уши ладонями, потому что слышать эти звуки в полнейшей тишине захлопнутых дверей галантереи становится невыносимо. Кристофер терпеть не мог моменты, в которых он был бесполезен, потому что, на самом деле, ему хотелось бы помочь облегчить страдания врага, вовсе не из-за малодушия, а по человеческой доброте. Крису в данный момент кажется, что ненавидеть весь мир — удел слабака. Когда умираешь, почему-то хочется думать о хорошем. Но и это сделать трудно, когда у тебя в ногах чёртов головорез подыхает, и холодно в комнате не из-за сквозняка вовсе, а из-за толстого слоя льда, которым покрыто сердце Пита Хикокса. Он весь полон боли, ненависти и злобы, и под горячую руку попадает Домерг, из-за которой всё и произошло, хотя обвинять сейчас нужно Мэнникса, который прострелил его очень метко, хотя стрелял скорее навскидку и на адреналине. Крис понимает, что ненавидит эту Дейзи всеми фибрами своей души, и ему нисколько её не жаль, но подыхающий Питти вызывает в нём эффект прямо противоположный.
До него не сразу доходит, что ворчания головореза стали обращаться к нему, и Крис неожиданно встрепенулся, когда его имя слетело с губ Мобрэя. Он всё прослушал, и сейчас упорно пытался сообразить, что имел в виду Освальдо, но, решив отбросить эти попытки, просто подумал, что стоит сначала сделать, а затем уж спрашивать что и почему. Он и так не хочет показаться идиотом, а переспросить в данной ситуации именно это бы и означало, и Мэнникс не хочет облажаться в очередной раз. Он просто сидит в той же позе, что и секундами ранее, хлопает ресницами, переводя взгляд то на подвешенную Дейзи, то на ворочающегося Освальдо, и периодически пытается повернуть голову в сторону дохлого ниггера, несмотря на то, что попытки становятся безуспешными, ведь Мобрэй в прямом смысле мешается под ногами и не даёт Мэнниксу возможности даже повернуться. Такая возможность предоставляется через мгновение, когда Крис уже открывал было рот, чтобы сообщить о некоторых проблемах с передвижениями, но не успел, заметив чужие движения. Крис наблюдал за тем, как Освальдо находит в себе силы доползти до стула и даже подняться, разрывая мертвенную тишину матерными ругательствами и стонами, выбивая дыхание из лёгких Криса Мэнникса — тот смотрит на него широко раскрытыми глазами и полуоткрытым ртом, как на героя, и не может найти силы отвести взгляд, как ребёнок не может оторваться от бликов на игрушках новогодней ёлки. Это настоящее чудо. Сила воли Палача спасёт их обоих, Крис отчего-то в этом не сомневается, и в очередной раз за ночь уже думает, что не ошибся, отдав предпочтение личности Мобрэя среди всей восьмёрки. Он забывает о своей боли, дискомфорте и даже сквозняке, сконцентрировав внимание на Освальдо, и только когда слышит его рявканье в свой адрес, растерянно начинает шевелиться и внимать каждому слову.
Мужик дело говорит. Только Крису отчего-то не легче, именно сейчас он спасовать готов, впервые в жизни испугавшись, что у него что-то не получится. Подвести Оззи сейчас казалось ему катастрофой, хотя он и понимал, что при неудаче об этом никто не узнает и не вспомнит, покуда оба будут мертвы. Впрочем, шевелиться надо было, и что-то отвечать — тоже, поэтому Крис прикидывает быстро что к чему, как провернуть то, о чём его просит англичанин, и для начала понимает, что неплохо было бы заняться своей раной, а затем помочь Освальдо. Вот только как? Ему курсы мадесестричек в папашином лагере никто не проводил, ему, в принципе, лечить никого не приходилось до этого.
— Нет, я не хочу умирать, но именно это и произойдёт, если не перестанет снегопад. — Делает разумное заключение Крис, переводя взгляд на оконце за спиной палача. К собственному удивлению он обнаруживает, что пурга стихла, а за окном падает редкий снег, который и снегопадом назвать сложно. Буря, так внезапно охватившая горную область, стихала также неожиданно быстро, как и разгонялась. Но всё же ещё не до конца закончилась метелица, а дороги по прежнему занесены сугробами, что создаст лошадям серьёзное препятствие в передвижении. — И что ты предлагаешь делать? — выдыхает Мэнникс, приподнимаясь на локтях и перекидывая вес тело на другую сторону, чтобы удобнее было вынуть ремень из собственных штанов, а не переворачивать застывшего мёртвого ниггера.
Надо же, Мэнникс ещё и соображает. Значит, ещё не всё потеряно.
Он делает так, как парой минут ранее ему советовал Освальдо: затягивает ремень выше своей раны и с удивлением отмечает, что болеть она перестала. По крайней мере, перетянутые артерии не подпускали туда кровь и сделали из раны своеобразную мёртвую зону, лишив всякой чувствительности. Крис поднимается, подавляя всяческие звуки — держится, засранец, сохраняя храбрый вид.
— Найти иголку и нитку, скальпель, что я должен делать? О, виски, — переключается Мэнникс, хромая по комнате и оглядываясь по сторонам. Это мило, конечно, забота и всякое такое; но Крису бы действительно понять, что делать, и скорее бы этим заняться, потому что думать уже невыносимо, он бы действовал по принципу "глаза боятся, а руки делают", чем представлял бы сейчас весь процесс операции. Он правда находит виски — целую бутылку — и крепко сжимает в руке. Под командованием Осваьлдо Мобрэя молодой человек едва ли не летает по галантерее, воодушевлённый и возбуждённый от будоражащего голову страха, перерыв все ящики и кухонные полки в поисках чего-либо, отдалённо напоминающего инструменты. Он находит чистое бельё, упирается рукой о стол и морщится от боли в затекающей ноге, но этот страдальческий вид упорно прячет от прожигающего спину взгляда Освальдо. Крис знает, что тот глаз с него не сводит, сидя близ трупа Домерг, и ему представляется обзор на всю галантерею. Вот здесь, сбоку от Мэнникса, они пару часов назад ели все вместе горячее рагу, а сам же он стоит на территории условно обозначенной Филадельфии, едва удерживаясь от желания залить в себя алкоголь и как можно больше — прямо сейчас ему хочется нажраться в хламину и ничего не помнить, чертовски осмелеть и вынуть хотя бы одну пулю из туши своего врага. Соберись, Крис Мэнникс!
Шериф встряхивает головой, отгоняя паническое состояние, и берёт себя в руки, поворачиваясь к Освальдо с привычной широкой улыбкой и задором в глазах — мальчишка, привыкший притворяться перед братьями и отцом, это уже чёртова привычка, но такая полезная. Лишь бы не показать неуверенность, ведь Крис, мать его, Мэнникс может всё. Даже если, блять, впервые вешает человека и оказывает первую медицинскую помощь продырявленному несколько раз убийце.
Мэнникс ковыляет обратно, удерживая в найденных тканях всё необходимое и найденное в галантерее, а когда возвращается, с разочарованием понимает, что не додумался лишь до одного — сидеть ему явно будет негде. Освальдо занял своей задницей последний живой стул, который в своё время точно также служил подпоркой раненому Крису. Он на мгновение недовольно поджимает губы, глядя сверху вниз на невозмутимого палача, и со вздохом медленно опускается перед ним на колено, мысленно проклиная всё на свете и до чёрта смущаясь. Его снова охватывает мандраж, и только сейчас шериф понимает, что придётся всё делать самому, абсолютно всё, потому что Хикокс будет не в состоянии даже расстегнуть пуговицы на своём жилете. Кристофер коротко матерится, сообщая раненому, что катился бы тот нахер со своими комментариями не по делу, и опирается рукой о колено убийцы, пока устраивает ногу в относительно удобной позе. Крис медлит, разглядывая тело напротив, закрытое несколькими слоями одежды, и в его глазах застывшая растерянность, граничащая с осознанием дальнейших действий. Блядь. Ну почему всё это с ним-то происходит, в самом деле?!
— Я, блядь, не жалею, что прострелил тебя. — Бубнит шериф Мэнникс, не поднимая взгляда, пока длинные тонкие пальцы его расстёгивают жилетку, а затем рубашку Мобрэя, старясь не задеть кожи и обожжённых ранением участков, оттягивает воротник, а затем тянет вниз тяжёлое клетчатое пальто англикашки, задерживая дыхание из-за переживаний, что эти лишние движения палача ненароком причинят ему боль. На самом деле, Крису на него не наплевать. Он, блять, не настолько садист. Он вообще ни разу не садист, в отличие от Маленького человека напротив. — Не обижайся, Оззи, но ты ещё легко отделался. Тебя хотя бы убивает не то, что породило. — Крис хохочет, выходит немного нервно, но шутить хотя бы так вроде получается, и на том неплохо.
Крис смотрит на голое тело от шеи и до пояса, хмурится, видя воочию, как выглядят эти его раны, но там помимо дырок от пуль ещё несколько шрамов, не только на торсе, но и на руках, и Мэнникс непроизвольно сглатывает, даже не представляя, откуда появился хотя бы каждый из них. У него же тело контрастирует, пара шрамов от детских забав и неудачных падений с лошади. Правда, теперь ещё одна рана появилась, на этот раз не такая простая, и тоже от человека напротив. Они оба хороши, чего уж говорить, продырявили друг друга, и теперь сидят в одной лодке в тщетных попытках выжить. Шериф опускает взгляд на затекшую ногу, понимая, что сама рана болеть перестала. Ремень защищает. В Освальдо, однако, две пули, а не одна, и, ебись оно всё конём, Крису по-хорошему бы сообразить, где взять ещё два. И взгляд он опускает на единственный ремень в поле зрения, а именно на ширинку г-на Мобрэя. Он вздыхает глубоко, почти обречённо, и превозмогает себя — Крис Мэнникс не только ебаный расист, но ещё и гомофоб — и если покраснеть он не может из-за жара во всём теле, то обратной реакцией он, сука, начинает бледнеть.
— Заткнись, нахрен, — предотвращает словесную катастрофу Крис, однако он смело, почти героически, откупоривает бутылку виски и делает большой глоток, глядя в глаза раненому, и передаёт бутылку тому в руки. Пальцы ощупывают пряжку ремня и расстёгивают её, Крис не знает, куда девать взгляд, потому что смотреть в ту же точку стрёмно, но поднять взгляд и встретить ухмыляющуюся рожу всё_понимающего Хикокса ещё, блядь, хуже. Мэнникс потому резко дёргает ремень, вызволяя его из петель брюк, и только потом дарит палачу ехидную улыбку — мол, ты пей, сейчас будет весело. — Не вижу ничего смешного. — И вскидывает брови невозмутимо.
Крис ощупывает бицепс мужчины с целью нащупать место артерии, и затем затягивает ремень поверх мышцы, не слишком сильно, но и не слабо. Кровотечение, которое вновь открылось после удаления от тела прилипшей одежды, приостановилось, и Крис облегчённо прикрывает глаза. Полдела сделано. Далее в ход идёт отобранная бутылка и удар по английской роже, когда другая рука наклоняет горлышко к ране и поливает вонючей спиртяжкой, и перебинтовка чистой простынёй раненого плеча. Пулю нужно зафиксировать, а не вынимать — это он, кстати, от папкиных шлюх помнит. Со второй раной выходит сложнее, её перетягивать никак нельзя, да и нечем, ремни поблизости закончились. Матерные выражения, гуляющие по галантерее, прекрасно помогают справиться со страхом и волнением обоих мужчин, и в особенности вторая дизенфекция раны тащит за собой цепь смачных ругательств. Но когда брюшная полость поверх марлевой проспиртованной повязки перебинтована пододеяльником, одеться кажется просто примитивной задачей для обоих.
— Да ну нахуй эту медицину. Дейзи, грёбанная ты шлюха, — вопит Кристофер, никак не подавляя возбуждённую адреналином эмоциональность, воспроизводит ещё несколько животных звуков, и, успокоившись, глядит ошалелым взглядом на продлённую им жизнь Палача. — Знаешь, уже можно говорить "спасибо"... Питер, — Крис нарочно выделяет его настоящее имя, стараясь приукрасить английским акцентом (неплохо, наверное, получилось, перед ним хороший учитель сидел всё это время, и теперь Крис точно не сможет избавиться от акцента на слове shite вместо грубого американского shit).
И почему-то вспоминает о том, что одноимённый апостол также отрёкся от Христа, и Богом клянётся, что не знает, с чего вдруг всплыла такая ассоциация. Но из тысячи любых простецких имён, настоящее имя Освальдо слишком заметно перекликается с его, Кристофером.
[AVA]http://savepic.ru/12188859.gif[/AVA][nic]Chris Mannix[/nic][sta]son of a gun[/sta]
[SGN]
Well, I'll be double-dog damned! [/SGN]
